СКАЗКА (собств.-русск., от общеслав. казати = “говорить, показывать”), некогда — один из основных жанров фольклора, ныне — жанр фантазийной литературы; основным жанровым признаком С. является разговорная/сказовая интонация повествования и наличие хотя бы элементов магии, волшебства, чуда (иначе говоря — вымысла); тем не менее, как и в любом другом литературном жанре, в С. также обязательно присутствие четких правил/условий/законов “игры” (т. е. строгих границ/пределов возможностей любого и каждого из героев/персонажей той или иной С.), без которых С. утрачивает смысл, поскольку герой/персонаж, обладающий беспредельными возможностями, является пределом развития (см., напр., АБСОЛЮТ) и не может иметь желаний/побуждений, а значит — объективно находится вне жизни, которая по сути своей есть развитие*, невозможное в принципе без желания/стремления; // с т. зр. Школы Гуру Ар Сантэма любая С. (особенно народная, т. е. передававшаяся в устной традиции несколькими поколениями людей, а не авторская, сотворенная кем-либо индивидуально) содержит эзотерическую информацию о Мире и его Законах; // всякая подлинная С. — произведение поэтическое (хотя далеко не всегда стихотворное). (См. также ПУШКИН А. С., РУССКИЕ.)

“Сказка, вымышленный разсказъ, небывалая и даже несбыточная повесть, сказанiе.” (Даль)

“СКАЗКА, один из основных жанров фольклора, эпическое, преимущественно прозаическое произведение волшебного, авантюрного или бытового характера с установкой на вымысел.” (СЭС)

“Когда читаешь «Сказку о попе и его работнике Балде...», удивление вызывает та легкость, с какой главный герой заставил бесов добывать золото. Для запугивания грозных врагов рода человеческого достаточно было покрутить веревку в воде. Может быть, эта странность озадачивала и Пушкина. Но поэт не стал ничего менять, так как в первоисточнике стояло: крути веревку, и всё получится. Сегодня мы знаем причину загадочного верчения.

Илл. 48. Ист. инф. — МК.

У индоариев есть  миф  о  пах-
тании. Боги захотели добыть из Океана амриту — напиток бессмертия. Но для этого пришлось прибегнуть к помощи асуров — могущественных колдунов. В качестве мутовки взяли гору [см. МЕРУ], а веревку для ее раскручивания заменил гигантский змей Шеша. Из взбитого Океана, как масло из сметаны, появились сокровища — амрита, богиня красоты и счастья, райское дерево и другие.

Ох и не прост был наш  Балда.
Под его человеческими руками «все море смутилось и волнами так и расходилось». И при наличии хорошей веревки произвести такое не под силу даже целому колхозу-передовику.

Подобно Балде, перехитрившему бесов, боги обманули демонов-асуров и отняли у них добычу. Получается, что под личиной батрака скрывается древний бог, а за скромным сюжетом — один из главнейших индоевропейских мифов.

По пушкинским строкам можно восстановить русский вариант мифа о пахтании Океана. Перун под видом работника нанялся в услужение к могущественному демону. По мере деградации мифа демон превратился в колдуна-волхва, а когда язычество исчезло — в попа. Вместе с подвластными хозяину демонами ранга (сравни с бесами, задолжавшими попу) работник пахтает Океан и добывает сокровища. Видимо, при этом главный демон — огромный змей — использовался вместо веревки. Затем Перун при помощи своих священных животных — зайца, птицы, коня — обманывает сотоварищей и завладевает плодами общих трудов.

Амриту выпили боги. А что сталось с богиней красоты и райским деревом, мы узнаём из другого сочинения питомца Арины Родионовны. В «Сказке о царе Салтане, о сыне его славном и могучем богатыре князе Гвидоне и о прекрасной царевне Лебеди» юный князь оказывается на лежащем в дельте Кубани острове Буяне. Здесь он спасает прекрасную царевну Лебедь и с ее помощью приобретает царство, удивитвльную белку и отряд морских витязей. Наконец красавица-царевна становится супругой Гвидона.

Двойники наших героев отыскиваются без особого труда в мифологии иранских и индийских ариев. Попутно разрешается загадка, долго мучившая меня в детстве, — откуда белка берет свои замечательные золотые орешки?

В Иране бытовало предание об озере Ворукаша — Азове. Посреди озера стоял остров, а на нем росло мировое древо «всех семян». Царь птиц Сэнмурв срывал семена, их поглощала дожденосная звезда Сириус, и с дождями они выпадали на землю, как известно из иранских сказаний.

Сэнмурв — птица с головой и лапами пса. Русские язычники считали, что по мировому древу скачет белка, а само это древо помещали на острове Буяне, то есть том же Азове. Очевидно, что время украло из пушкинского первоисточника описание мирового древа, и белка со своими орешками лишилась привычного дома.

Царевна Лебедь приходилась морским богатырям сестрой, то есть была существом не только земным, но и подводным. В индийской мифологии лебедь была птицей и инкарнацией богини священной реки Сарасвати-Кубани. Одновременно богиня реки Сарасвати была богиней мудрости, красноречия, красоты и любви. Этими же чертами в изобилии наделена и царевна Лебедь:

Месяц под косой блестит,

А во лбу звезда горит;

А сама-то величава,

Выступает, будто пава.

Если мы из дельты Кубани поднимемся выше по течению, то встретимся с красавицей, очень похожей на нашу. Вспомним слова Гвидона:

Говорят, царевна есть,

Что не можно глаз отвесть:

Днем свет божий затмевает,

Ночью землю освещает...

Героиня нартского эпоса Сата'на также 6ыла прекрасной и мудрой. От света лица красавицы ночь превращались в день, а ее слова были острее меча. Мужем Сатаны был родной брат, могучий Урызмаг — эпический прародитель русов, чье несколько искаженное наименование составляет первую половину имени нарта. Русы приняли участие в формировании целого ряда горских народов, отсюда и близость фольклорных традиций.” (ТорВ)

“В иерархии жанров сказка занимает очень высокое, но не очень большое место.

В то же время ни один жанр мировой литературы, вероятно, не дал такого короткого и такого блестящего списка имен, как сказка.” (БелинА)

“<...> cказки невыразимо, неуловимо, но глубоко национальны, как линия в орнаменте. Из сказок практически изгнано всё то, что могло бы свидетельствовать об оригинальности, индивидуальности прозы именно этого автора.” (БитАн-КП)

“Был добрый человек. И жена у него была добрая, и дети. Имел он еще ишака. Ишак тоже был бы добрым, не родись он ишаком.

Однажды доброму человеку понадобилось сходить из своей деревни в соседнюю. Сел он на своего ишака и поехал.

Проехал немного и увидел старика. Добрый человек был добр и посадил старика на ишака.

Проехал немного и увидел мальчика. Добрый человек был добр и посадил мальчика на ишака.

Проехал немного и увидел двух женщин: одна была красивая, другая — некрасивая. Он обеих усадил на ишака.

Проехал немного и видит: лежит верблюд, рядом валяется груз, возле сидит хозяин верблюда и плачет. Добрый человек был добр и верблюда вместе с его грузом и хозяина вместе с его слезами посадил на ишака.

Проехал немного и видит — лежит у дороги здоровый валун. Добрый человек был добр и валун тоже положил на ишака.

Проехал еще немного, и сказал ишак доброму человеку — добрый человек, посади и меня на ишака.

Добрый человек был добр и ишака тоже посадил на ишака.

Проехали они еще немного и как раз приехали в другую деревню.” (Э. Ахвледиани “Современные сказки”; цит. по ВопЛи № 5, 1978)

“В сказке все уславливаются, что не будут обращать внимания на вещи, которых без сказок не бывает. <...>

Странное и двойственное впечатление производят серьезные рассуждения о сказке. Несоответствие голосов сказочника и литератора вызывает усмешку и фразу о глубокомыслии, достойном лучшего применения. Когда поэт плывет в лодочке сказки, приговаривая «И взглянула Василиса Прекрасная, и вздохнула, и пригорюнилась...», а литературовед следом угрюмо выводит: «В образе Василисы Прекрасной, воплощающем...», то наблюдается несоответствие. <...>

Ученый анализ сказки часто смешон, потому что при анализе неминуемо сталкиваются предельно разведенные речевые системы. Так как сведение таких далеко разведенных систем является одним из условий пародии, то всё это и выглядит пародийным и охотно приводится в качестве образцового отрывка из какой-нибудь злополучной диссертации.” (БелинА)

“С к а с к а.

Жыло-было калабок. И вот умир. Ну, пахаранили иво. А он выкапался низаметна и тожэ стал плакать. Он ни умир. У ниво в яйцэ была иголка. Канец.

С к а с к а.   Н а з ы в а и ц а   к у р и ц а

Жыло-было два деда. Стала иму адинока биз рибенка. Два деда падумало и купило курачьку. Снисла ана иму яйцо. Два деда съело и умирло. Там тоже была иголка. Канец.

Т о ж э   с к а с к а

Стал Кащей бицца с Катим Гарошкам. Фсе голавы патратил, дастал яйцо валшэбнае. Съел иво и тожэ умир. Там адной иголки спицыальнай небыла. Тожэ канец.

А п я т ь   с к а с к а

Папил адин братик вадицы ис капыцца. И стал бычьком быть. Патамушта в капыццах яйца бычьных червякоф. Нивалшебных, а проста. Апять канец.

П а с к р и п т у м.

Адин валшэбник рышылшто-нибуть учюдить смишноя. Ато ни валшэбник, а хухта-пихта какая-та. И стал скаски придумавать. Но как ни бился, всё пра яйца, да пра яйца палучалис. Харошьи, но пра яйца. Канец.

Н а й д и,   д р у ж о к,   п я т ь   о ш и б о к,   д о п у щ е н н ы х   а в т о р о м.” (ТхорМ)

“— Папа, расскажи сказку!

— Спи, поздно уже.

— Пап, ну расскажи!

— Ну ладно, ладно...

— Только не про жабу!

— Хорошо, не про жабу. Слушай. Пошел мальчик ночью в лес...

— А там — жаба?

— Нет, нету там жабы. Идет он, идет, и видит в чаще старую избушку...

— А там — жаба?

— Да нет там никакой жабы, не перебивай! Заходит он в эту темную избушку и видит огромный-преогромный стол...

— А на нем — жаба?

— Ух, как же ты мне надоел! Ну — жаба, жаба, огромная такая, страшная жаба!

— А-а-а-а-а-а-а-а-а-а!!!” (Фолк, из собр. Ю. Никулина)

“Сказки — страшные истории, подготавливающие начинающих к чтению газет.” (?)

“Не рассказывайте нам сказки!” (Соц. фолк)